Хроники Чарнии

Когда в каменоломне неожиданно обнаруживают древний отпечаток, учёные спешат объяснить его таинственное происхождение.




Весной 1957 года трое школьников проникли в заброшенную каменоломню в Чарнвудском лесу, расположенном в районе скалистых холмов и поросших колокольчиками долин неподалёку от географического центра Англии. Один из мальчиков заметил что-то необычное. «Вы только посмотрите!» – крикнул Ричард Блэкфорд.

Пятнадцатилетний Роджер Мейсон спустился к подножию утёса, чтобы присоединиться к своему другу. Скалы в старом карьере были обрамлены листвой: корни и ветви дуба образовали дугу над головой, а травы и папоротники прорастали из расщелин там, где было достаточно света и хорошая, влажная почва.

Блэк нашёл отчётливый отпечаток на поверхности скалы, напоминающий лист длиной в несколько сантиметров. Он был похож на лист растения; его разделял пополам необычный зигзагообразный стебель. Мейсон был озадачен.

Чарнвудский лес был аномальным районом с самобытной историей, фольклором и географией, представленной самыми древними скалами на планете. Мейсон, который увлекался геологией, знал, что отпечаток, похожий на лист растения, мог оказаться чем-то совершенно другим – например, ископаемым, а точнее, следом какого-нибудь большого, сложного многоклеточного организма – поскольку скала восходила к далёкому периоду, известному как докембрий. Всё знали, что докембрийские породы не содержали окаменелостей; сам Дарвин отмечал этот основополагающий факт. Скала формировалась на протяжении большей части 19-го века, и она была популярным местом отдыха в течение десятилетий после закрытия каменоломни. Если бы странный отпечаток представлял собой нечто значимое, на него наверняка обратили бы внимание раньше.

По крайней мере, он не ошибался насчёт последнего пункта.

Мейсон достал карандаш, чтобы нарисовать странный узор на листе бумаги. Позже он показал его своему отцу. Отец Мейсона работал преподавателем в провинциальном форпосте Лондонского университета в соседнем городе Лестере. Как и подобало институту, который планировал обрести независимый университетский статус, перспективный Лестерширский и Ратлендский университетский колледж мог похвастаться собственным скромным геологическим факультетом. Таким образом, старший Мейсон решил передать лист бумаги с нарисованным узором молодому коллеге-геологу по имени Тревор Форд.




Мейсоны уговаривали Форда посетить каменоломню, чтобы воочию рассмотреть оригинальный узор, но учёный отнёсся к этому скептически. Если отпечаток был обнаружен в каменоломне, то он определённо принадлежал к докембрию, что мог подтвердить любой местный геолог. В отличие от столь же древних пород в Австралии и других местах, возраст Чарнвуда — до 600 миллионов лет — не подлежал сомнению. С его многочисленным населением и долгой историей добычи полезных ископаемых, английский регион Мидлендс кишел геологами почти с самого появления современной науки геологии, и стратиграфия этой области была хорошо изучена. Если узор был оставлен на докембрийское породе, то он никак не мог быть ископаемым.

Учёных давно сбивало с толку очевидное отсутствие ископаемых на древнейших пластах Земли. В своей книге «Происхождение видов» Дарвин писал: «На вопрос, почему мы не находим ископаемые, которые, предположительно, относятся к самым ранним периодам, я не могу дать удовлетворительного ответа…»

Иногда называемая «дилеммой Дарвина», эта загадка была – и до сих пор остаётся – фундаментальным недостатком эволюционной теории, о котором так часто говорили критики натуралиста. Поначалу казалось, что это так. Эволюцию сложной многоклеточной жизни можно легко проследить по ископаемым останкам от сегодняшнего дня до точки 541 миллион лет назад: докембрийско-кембрийской границы. Скальные слои выше этой границы изобиловали твердотельными морскими существами. Многие из этих окаменелостей демонстрировали сегментированное билатеральное строение тела — это означало, что одна половина организма была симметричным зеркальным отражением другой — и включали знакомые формы, такие как трилобиты и аммониты. Тем не менее, породы под границей были совсем другими. За исключением нескольких следов одноклеточных водорослей и бактерий, они казались лишёнными признаков жизни. Появление огромного количества разнообразных существ в тот момент было настолько внезапным, что позже получило названия «кембрийский взрыв» и эволюционный «Большой Взрыв».

Если бы Роджер Мейсон действительно нашёл окаменелость большого сложного организма в горных породах примерно на 40 миллионов лет старше начала кембрийского периода, это было бы одним из самых значительных геологических открытий XX века. Форд пристально смотрел на отпечаток, похожий на лист папоротника, и обдумывал эту маловероятную возможность. Рисунок Мейсона, выполненный простым карандашом на листе бумаги, действительно порождал интригующие вопросы. Может ли это в самом деле быть древнее существо из глубин докембрия? Если да, то что это был за организм и как он был связан с бурлящей биотой позднего кембрия? И почему его не заметили его раньше?

На самом деле заметили. Как и другие рассказы 1950-х годов о школьниках, натыкающихся на фантастические миры, открытие Роджера Мейсона имеет предысторию.

* * * * *

Летом 1956 года, меньше чем за год до того, как Мейсон и его друзья проникли в каменоломню, 15-летняя девочка по имени Тина Батти собирала чернику вместе с родителями и младшей сестрой в том же самом уголке Чарнвудского леса. У подножия скалы, над которой нависали корни и папоротники, она заметила странный узор, похожий на лист растения. Девочка внимательно осмотрела его. Она увлекалась геологией и была озадачена, увидев похожий на ископаемое отпечаток в докембрийских породах, которые было принято считать безжизненными. Чернику они так и не собрали; на самом деле она ещё не созрела, и сбор ягод был для Тины лишь предлогом, чтобы отправиться вместе с семьёй в импровизированную геологическую экспедицию.

Как и Мейсон, Тина понимала потенциальное значение отпечатка и решила, что ей следует проконсультироваться с кем-то более опытным. Родители поддерживали её, но у них не было ни геологических знаний, ни связей в местных университетах. Таким образом, на следующий день Тина рассказала о странном «папоротнике» своему школьному учителю географии.

«В докембрийских породах не может быть окаменелостей!» – таков был ответ учителя. Тина сказала, что знает об этом; собственно, именно поэтому находка так озадачила её. «Значит, это не докембрийские скалы», – отрезал учитель, закрыв дискуссию.




Тина умоляла родителей отпустить её обратно в каменоломню. Позже в том же году они смягчились. В следующий раз, как и Мейсон, она перенесла узор на лист бумаги, хотя и не знала, что с ним делать после того, как её учитель отказался обсуждать это с ней. Она подумала, что кто-то мог видеть эту окаменелость ⁠— или что-то вроде неё ⁠— раньше, но отсутствие убедительного объяснения не давало ей покоя. Она посетила местный музей, чтобы найти подобные образцы, и продолжила изучать геологические материалы в поисках ответа.

Затем, во второй половине 1957 года, она посетила каменоломню в третий раз. На этот раз она столкнулась с новой загадкой – куда делось ископаемое? Отпечаток исчез, и только свежие буровые отверстия указывали на место, где он когда-то находился.

В школу Тины в скором времени пришёл новый учитель географии, молодой и преисполненный энтузиазма. Тина с осторожностью спросила, можно ли дополнительно ввести в обучение геологию. Новый учитель охотно согласился и обратился с этой просьбой к директору школу, который, однако, отклонил её. После этого Тина передумала поступать на геологический факультет и прекратила поиски окаменелости. Она положила рисунок в ящик со своей коллекцией окаменелостей – с глаз долой, но не из сердца вон.

Ответы на вопросы Тины ждали впереди.

* * * * *

Мейсону больше повезло в исследовании отпечатка. Ему повезло, что он нашёл более отзывчивого специалиста, Тревора Форда, и в мае 1957 года, через несколько месяцев после второго посещения каменоломни Тиной, он убедил геолога взглянуть на образец собственными глазами. Узор и то, что его окружало, вызвало сильное удивление у Форда. На соседних поверхностях виднелись другие необычные очертания, в том числе несколько поразительных кольцеобразных фигур. Породы каменоломни определённо были докембрийскими, но никакие небиологические процессы не могли объяснить эти узоры. Это, скорее всего, были окаменелости.

Было совершенно непонятно, что за организм представляла собой окаменелость Мейсона: она, конечно, не очень походила на сложных билатеральных животных более поздних периодов. Во-первых, у неё отсутствовали какие-либо очевидные сенсорные, пищеварительные или репродуктивные структуры. В самом деле, ей не хватало почти никаких знакомых черт, характерных для известной земной биологии, прошлой или настоящей.

Исходя из того, что узор напоминал лист, Форд предположил, что это было растение, и назвал его Charnia masoni. Он нанял профессиональных каменотёсов, чтобы вырезать плиту с ископаемым, которая позже была установлена в Музее Нью-Уолк в Лестере. Он также показал фотографии находки одному из своих бывших преподавателей, который теперь работал в Университете Шеффилда. Пожилой геолог разделял волнение своего протеже и, возможно, почувствовав, что запахло сенсацией, предложил Форду написать статью для небольшого регионального журнала, редактором которого он был. Таким образом, об одном из величайших научных открытий XX века миру стало известно благодаря августовскому выпуску трудов Йоркширского геологического общества.

В 1958 году, всего через несколько месяцев после выхода статьи Форда, подобные исследования появились в научном журнале Nature. Они подтвердили существование докембрийских окаменелостей в части горного хребта Флиндерс в Южной Австралии, называемой Эдиакарскими горами. Находки включали круглые волнистые отпечатки и сегментированные продолговатые формы и доказывали, что Charnia была вовсе не растением, а – вполне возможно – типом примитивного непаразитического плоского червя.




Во время их первоначального открытия десять лет назад эти окаменелости не произвели особого впечатления на геологические круги за пределами Южной Австралии, поскольку возраст Эдиакарских гор в то время оставался неопределённым. Однако в конечном счёте было установлено, что Эдиакарские горы относятся к докембрийским породам, и 89-миллионный отрезок времени, непосредственно предшествовавший кембрию, стал известен как эдиакарский период.

Но если люди думали, что эти две работы 1958 года тут же проложат путь к докембрийским ископаемым, то они ошибались. Появилась лишь горстка новых находок. Обнажение очень древних было редкостью, а ископаемые формы часто были неясными и открытыми для альтернативной интерпретации. Как бы там ни было, исследователи выявили ряд эдиакарских окаменелостей в различных местах по всему миру. Оставалось много вопросов об этих организмах: что они собой представляли, как жили, как были связаны друг с другом и окружающей средой. Часто исследователи прибегали к общим утверждениям типа «Этот похож на пиццу» или «Этот имеет неопределённую червеобразную форму». У окаменелостей не было узнаваемых внутренних структур, которые указывали бы на их принадлежность к растениям или животным, и они не вписывались ни в одну из известных существующих эволюционных линий. Charnia могла быть растением, животным, грибом или чем-то ещё.

Тем не менее, даже несмотря на то, что учёные ломали головы над скромным, но растущим массивом сложных эдиакарских ископаемых, они продолжали неустанно продвигаться вперёд в описании древнего мира, в котором жили эти организмы. Этот контекст будет иметь решающее значение для понимания того, каким организмом на самом деле была Charnia и как она была связана как с эдиакарцами, так и с более поздними кембрийцами.

* * * * *

Около 600 миллионов лет назад Земля не была благоприятным местом для сложной жизни: это была другая планета, где всё было устроено по-другому. Скалы чарнвудской каменоломни возникли в островной дуге недалеко от большого массива суши на юге. Континенты в то время были сосредоточены вокруг Южного полюса.

Солнце палило не так яростно, как сейчас, таким образом, погода могла быть прохладнее, чем ожидалось, для той широты. Луна казалась больше, чем сегодня, и, соответственно, день был на три часа короче. Тектоническая активность была более интенсивной. Горячие камни и пепел — или тефра — из близлежащего стратовулкана с шипением приземлялись в море и на поверхность суши. Уровень кислорода в атмосфере был скудным — от 12 до 15 процентов, так что без способности на долгое время задерживать дыхание любой анахроничный посетитель вскоре задохнулся бы, если бы пепел не убил его раньше. Вдали от извержения более сухие участки земли представляли собой унылый ландшафт, представленный обнажёнными скалами и отложениями, при этом живой тонкий слой зелёно-коричневого цвета покрывал все достаточно влажные поверхности. Эти микробы содержали смесь простых водорослей, бактерий и цианобактерий, усеянных, судя по предварительным данным, примитивными грибами.

В целом море было гостеприимной средой для вновь возникших многоклеточных организмов. Химия жизни основана на воде, которая действует как буфер для физических и биохимических крайностей. К эдиакарскому периоду деятельность примитивных водорослей и цианобактерий — и, возможно, изменения в глубоководной циркуляции — в конечном итоге привела к полномасштабной морской оксигенации. Земля выходила из катастрофического, затянувшегося и, вероятно, глобального биогеохимического перехода, известного как «Кислородная катастрофа», создавая условия для сложных организмов, использующих кислород, чтобы развиваться и выходить из глубин.




Тем не менее, морская среда вокруг этого конкретного острова была небезопасной. Выбрасываемый во время извержения материал попадал в море и дрейфовал вниз по крутым подводным склонам вулкана. В конце концов, образовалась тефра вокруг сообщества существ, проживавших на морском дне: среди них было то, что обнаружили Тина и Мейсон. Окружающие отложения не содержат никаких признаков воздействия поверхностных волн, а это значит, что формирование слоёв Чарнвуда происходило в глубокой темноте. Первоначальное предположение Форда – что узор Мейсона принадлежал какому-то фотосинтезирующему растению – вряд ли было верным.

Вулканические обломки продолжали накапливаться в результате последовательных извержений, пока подводные докембрийские «Помпеи» не окаменели. Организмы оказались полностью погребены, но погружение под воду нежного пепла помогло сохранить их мягкие части тела в поразительных деталях. Недалеко от чарнвудского вулкана подобные извержения и погружение под воду пепла происходили на разных островах дуги. Вулканические отложения, связанные со всеми этими извержениями, уплотнились в породу, которая превратилась в микроконтинент под названием Авалония; в результате движения плит он в конечном итоге оказался на севере.

Прошли тысячелетия: солнце грело; сложная жизнь на Земле стала появляться на суше и в воздухе; луна отдалилась, а дни удлинились; солнечная система совершила один полный оборот вокруг ядра галактики, затем другой; континенты то сталкивались друг с другом, то снова расходились. Между бывшими островными дугами образовалась трещина, и по мере того как кора разрушалась, новый океан — Атлантический — заполнял расширяющееся пространство. Всё это время отпечатки некогда соседствующих групп подводных организмов сохранялись, пока, наконец, поднятие и эрозия не обнажили их в двух местах: в Чарнвудском лесу в Лестершире (Англия) и вдоль неровной береговой линии более чем в 3200 км к западу через океан, в Канаде.

Именно тщательное изучение второго из этих двух мест позволило учёным совершить прорыв в понимании находки Мейсона и эдиакарской биоты в целом.

В конце 1960-х годов окаменелости были найдены на докембрийском мысу под названием Мистейкен-Поинт на полуострове Авалон в штате Ньюфаундленд. И хотя окаменелости Лестершира остаются первыми подтверждёнными примерами ранней сложной жизни, именно их бывшие канадские соседи открыли гораздо более ясный и широкий портал в царство Charnia. Почва, густая листва и ограниченная протяжённость древнего «леса между мирами» Чарнвуда затрудняют обнаружение окаменелостей и установление связей между ними. Однако на Мистейкен-Поинт многие отпечатки находятся на обнажённых прибрежных скалах. На восходе или закате солнца, когда слабый свет отбрасывает длинные тени, на скалах можно найти целые экосистемы. Множество различных по размеру и форме образцов покоятся вместе в тех же положениях, которые они занимали более полумиллиарда лет назад. Когда эти скопления ископаемых были обнаружены в других местах, учёные смогли начать провести сравнения между различными участками по всему миру, и темп докембрийского палеобиологического прогресса, наконец, ускорился. Появилась возможность набросать предварительные идеи о том, что собой представлял узор Мейсона и как он жил.

В то время как глубоководная среда обитания означала, что Charnia, вероятно, не была растением, более поздняя теория — что это был далёкий предок морских перьев, современных существ, связанных с кораллами — была отброшена после тщательного изучения моделей развития. Однако исследователи предположили, что Charnia крепилась к морскому дну с помощью круглой структуры, подобно современным кораллам и морским перьям. Круглые узоры, замеченные Фордом в каменоломне в Чарнвудском лесу, а также другими геологами на Мистейкен-Пойнте, как полагают теперь, являются точками крепления; это значит, что кольца и листья Форда на самом деле были различными окаменелыми частями тела одних и тех же или похожих форм жизни.




Сейчас большинство считают Charnia и подобные ей виды, известные как рангеоморфы, были ранними животными. В любом случае, по сравнению с современными организмами, рангеоморфы обладают рядом необычных черт — и не имеет многочисленных банальных. Несмотря на предварительную классификацию животных, исследователи по-прежнему не могут идентифицировать какие-либо очевидные органы чувств, пищеварения, дыхания, кровообращения или репродукции. Их чередующиеся следы на песке представляют собой тип смещённой симметрии, известный как «скользящая симметрия». Редко встречающаяся среди современных биологических организмов, эта модель относительно распространена среди эдиакарской биоты – и в искусственных симуляциях эволюционирующих динамических систем клеточных автоматов, таких как «Игра жизни Конвея». Их структура тела также демонстрирует фрактальную симметрию, с самоподобными единицами, которые повторяются в нескольких масштабах с четырьмя порядками ветвления. Фрактальная модель максимизирует площадь поверхности и предполагает, что питание и дыхание происходило непосредственно через внешние мембраны — и правда, листоподобные рангеоморфы могут похвастаться поверхностью, похожей на внутреннюю часть типичного человеческого лёгкого. Между тем, предполагается, что размножение происходило путём бесполого прорастания отломанных кончиков листьев. А, как известно, сложные фрактальные модели можно сгенерировать с помощью очень простых правил; вполне возможно, что за структуру тела рангеоморфов могли отвечать всего лишь 6-8 генов, по сравнению с тысячами генов, отвечающих за форму человека и других сложных билатеральных существ.

Charnia занимает значительное место в истории геологии — один выдающийся оксфордский палеобиолог описал её как «одно из самых важных ископаемых, когда-либо найденных» — но эта важность в значительной степени проистекает из случайностей прошлой и нынешней географии, которые позволили ей стать признанной первой в своём роде. Другие, более молодые эдиакарские ископаемые, впоследствии найденные в Австралии, Китае и других местах, заполнили недостающие звенья и навели на мысль, что целенаправленное движение, билатеральная симметрия и половое размножение появились в многоклеточных организмах задолго до кембрийского взрыва. И хотя остаётся ещё много вопросов, эти исследования опровергли дилемму Дарвина. Причина сравнительно небольшого количества окаменелостей, относящихся к «самым ранним периодам» существования Земли, может быть связана с тем, что большая часть эдиакарской жизни была мягкотелой, а потому устойчивой к окаменению.

Тем не менее, некоторые эдиакарские признаки жизни пережили половину гигагода эрозии и тектоники плит, чтобы их обнаружили, по крайней мере, в одном популярном среди посетителей месте, где они оставались на видном месте в течение десятилетий, прежде чем их важность осознали. Это возвращает нас к вопросу вселенского масштаба о том, почему докембрийскую жизнь так долго не признавали.

* * * * *

10 марта 2007 года геологи и любители палеонтологии собрались на специальный 50-летний юбилейный симпозиум в Лестере (Англия), недалеко от того места, где Мейсон случайно наткнулся на знаменитую окаменелость. Это было захватывающее время для эдиакарских исследований, ведь многие из вышеупомянутых теорий происхождения начали объединяться. Эксперты со всего мира прибыли в Лестер, чтобы представить свои находки, отпраздновать открытие Мейсона и съесть торт с украшением в виде Charnia, испечённый специально для этого случая. Мейсон – ныне профессор метаморфической геологии в Уханьском университете в Китае – присутствовал там, как и Тревор Форд, чья долгая карьера включала 35 лет преподавания геологии в Университете Лестера, 22 кандидатских экзамена, 500 публикаций, спелеологию, поиски метеоритов и работу в качестве проводника в Гранд-Каньоне. Но рядом с этими светилами на церемонии присутствовал ещё один человек, которого многие из собравшихся экспертов не знали. Это была Тина.




Несмотря на то, что учитель географии отказался обсуждать её находку в каменоломне, Тина Батти решила не сдаваться: она по-прежнему стремилась выяснить, чем был найденный ею образец. В 1961 году двадцатилетняя Тина изучала зоологию, ботанику и географию в Редингском университете. Именно там она, наконец, получила ответы на некоторые вопросы. Вернувшись из поездки в Музей естественной истории в Лондоне, где ей опять не удалось найти среди экспонатов докембрийские окаменелости, она подошла к преподавателю геологического факультета университета, размахивая рисунком, сделанным в заросшей каменоломне пять лет назад. Она поведала историю своего открытия, но в ответ получила «недоумённый взгляд». Преподаватель показал ей статью Тревора Форда и сообщил, что докембрийская окаменелость была «недавно обнаружена» школьником в каменоломне и извлечена для безопасного хранения.

Должно быть, это было одно и то же ископаемое. Позже Тина написала: «Я испытывала смешанные чувства по поводу этих новостей: обиду из-за того, что ему поверили, а мне – нет, и облегчение, поскольку я оказалась права, и окаменелость попала в надёжные руки».

Жизнь продолжалась. Тина окончила университет и два года занималась изучением экологии пресноводных моллюсков. Она вышла замуж, став Тиной Негус, родила детей и оставила свою научную карьеру ради семьи. Шли годы. Тина сменила несколько видов деятельности: преподаватель керамики, художница, фотограф, а позже и поэтесса. В 1970-х годах она увидела своё ископаемое в детской телевизионной программе, а в 2004 году – в документальном фильме с участием выдающегося геолога, которого ведущий назвал Роджером Мейсоном.

Тина нашла адрес электронной почты Мейсона на веб-сайте и отправила ему стихотворение, написанное ею о Charnia, а также отчёт о том, как она обнаружила эту окаменелость в чарнвудской каменоломне менее чем за год до его открытия.

Мейсон ответил почти сразу же и известил об этом своего старого друга и наставника Тревора Форда. И хотя формально Форд ушёл на пенсию, он продолжал вести геологическую деятельность в районе Чарнвудского леса и участвовал в подготовке предстоящего юбилейного симпозиума. Геологи пригласили Тину на мероприятие, где она получила признание за свой вклад в историю Charnia.

Профессор Мейсон прекрасно понимал, насколько горьким и сладким было это запоздалое признание. Он противопоставил пренебрежительное отношение учителей Тины той помощи, которую он получил от отца и тех, кто его учил. Мейсон также поспешил указать на то, что он не был «первооткрывателем» окаменелости: эта честь должна была достаться Ричарду Блэкфорду, который первым заметил на поверхности скалы листоподобный отпечаток. К сожалению, так сложилось, что друг детства Мейсона страдал депрессией и покончил с собой в 1960-х годах.

Однако ни Мейсон, ни Блэкфорд, ни Тина не были в действительности первыми, кто заметил окаменелость на скалах Чарнвудского леса. Каменотёсы работали там на протяжении большей части XIX века и, безусловно, видели «лист», о чём свидетельствует название каменоломни – «Кольцевая яма», однако неясно, с чем они связывали его происхождение: с природным или сверхъестественным влиянием. В 1848 году два натуралиста, знакомые с новой кодифицированной наукой геологией, Джеймс Харли и Джон Плант, изучили работавшую в то время каменоломню и «обнаружили много круглых и сфероидальных форм» в породах, которые, по утверждению «некоторых геологов», «не содержали органических остатков». Но почему-то эти находки не получили широкого признания, и в конечном счёте учёные отвергли узоры из каменоломни, назвав их артефактами, образованными в ходе неизвестного небиологического процесса. Они никогда не привлекали внимания Дарвина, даже после того, как он изложил свою дилемму в 1859 году.




Аналогичная история повторилась и по другую сторону Атлантического океана, когда в 1872 году канадский бывший юрист и геолог Элкана Биллингс описал, по всей видимости, окаменелости в «первичных» докембрийских породах Ньюфаундленда. Но к тому времени единодушная вера учёных в то, что докембрий был «азойским», или безжизненным, укрепилась окончательно. Другие исследователи не смогли признать значимость находок Биллингса, и он тоже пал жертвой того же закоснелого мышления, которое десятилетиями позже продемонстрировал учитель географии Тины.

Однако это было лишь точным отражением господствовавшего до того времени отношения научного сообщества. Вера в безжизненный докембрий настолько прочно укоренилась, что очевидные доказательства обратного преуменьшались, игнорировались или даже категорически опровергались. Если даже с такими влиятельными людьми, как Биллингс, обошлись подобным образом, то у пятнадцатилетней школьницы вообще не было шансов. Здесь явно действовала мощная сила — врождённая, бессознательная человеческая склонность интерпретировать все новые свидетельства в поддержку уже существующих убеждений. В 1960-х годах психологи дали этому феномену название «предвзятость подтверждения».

Несмотря на усердную работу исследователей, предвзятость подтверждения сохраняется как упрямая и всепроникающая форма систематической ошибки в человеческом обществе. Но даже если бы ранние учёные были больше осведомлены о её пагубном влиянии, не сразу очевидно, что могли сделать первопроходцы докембрия – ещё до Мейсона – чтобы получить признание. В конце концов, успех Мейсона зависел от случайной цепочки неравнодушных людей: отец, коллега и бывший наставник с обязанностями редактора и потребностью в хорошем материале.

По сей день Charnia поддерживает свою многолетнюю традицию побуждать учёных подвергать сомнению их основные предположения. Исследование окаменелостей с Мистейкен-Поинт, опубликованное в 2020 году, выявило существование тонких нитей, соединяющих отдельные ветви рангеоморфов на обширных участках морского дна; многочисленные «папоротники», по-видимому, образовывали общую «сеть», причём длина связей варьируется от сантиметров до метров. Назначение связующих структур, возможно, включало стабилизацию, размножение или передачу питательных веществ либо же комбинацию всех этих функций — а, возможно, и что-то совершенно другое. Наиболее очевидными аналогами среди существующих наземных форм жизни могут быть «столоны», наблюдаемые на клубничных и других цветущих растениях. Но на Земле нет ничего, что можно было бы непосредственно сопоставить с этими структурами.

Столкнувшись с этой новой странностью, мы можем понять смятение, охватившее исследователей. Но ещё более удивительным является то, сколько всего учёные на самом деле знают о докембрийской сложной жизни, а ведь всего несколько десятилетий назад они полностью отрицали возможность её существования.

Такой прогресс не остался незамеченным: Астробиологическая исследовательская программа НАСА регулярно поддерживает исследования эдиакарской биоты, предположительно, на том основании, что если учёные смогут научиться распознавать причудливые формы сложной жизни, существовавшей миллионы лет назад, они будут способны найти доказательства существования жизни в глубоком космосе. Точно так же, как группа школьников открыла в Чарнвудском лесу портал в древнее и фантастическое далёкое царство, возможно, космический исследователь в серебристом костюме однажды наткнётся на какое-нибудь листоподобное волокнистое явление на далёкой планете и крикнет своему партнёру: «Это жизнь, Джим». И, благодаря Charnia, мы знаем, что это возможно.

Специально для читателей моего блога Muz4in.Net – по материалам сайта damninteresting.com

Copyright Muz4in.Net © - Данная новость принадлежит Muz4in.Net, и являются интеллектуальной собственностью блога, охраняется законом об авторском праве и не может быть использована где-либо без активной ссылки на источник. Подробнее читать - "об Авторстве"

Почитать ещё:

• 10 странных археологических открытий
• Шесть фактов об истории Земли, похожих на научную фантастику
• 10 фактов о пирамидах, которые доказывают существование развитой древней технологии
• 10 археологических находок, которые меняют наше представление об истории