Сидякина Эльза Филипповна - записки блокадного Ленинграда
|
|
Очень жизненно и тяжело... Но прочтите, не пожалеете...
------------
Эльза Сидякина родилась в 1930 году. Перед войной ее отца – моряка дальнего плавания – перевели работать в Ленинградское пароходство. В июле 41-го отец ушел на фронт, а Эльза и ее мать до марта 1943-го года жили в осажденном Ленинграде. Эльза Филипповна признается, что фильм «Жила-была девочка» - о жизни в блокадном Ленинграде - это практически ее собственная биография.
------------
Прошло 70 лет, а я до сих пор помню Блокаду. День за днем.
Третьего августа 41-го года мне исполнилось одиннадцать. Отец – моряк дальнего плавания Ленинградского пароходства – ушел на фронт еще в июле. Мы с мамой жили в квартире, полученной от пароходства, - на Канонерском острове.
Постепенно в доме кончились запасы еды. Наступила холодная зима 41-го. У нас с мамой – две карточки. Моя – детская: 125 грамм хлеба. У мамы – инженера путей сообщения – карточка служащей: 250 грамм. Взрослеть пришлось очень быстро. До войны я вплоть до второго класса в школу с куклой ходила, а когда вскоре после начала блокады мама слегла – пришлось все хозяйство тянуть на себе. В блокаду вообще дети очень быстро становились стариками. Достаточно было в глаза нам взглянуть – чтобы это почувствовать.
Помню, как в здании появились огромные крысы. Они чувствовали беспомощность людей – и становились с каждым разом все нахальнее. Ты её, бывает, гонишь, а она на тебя смотрит – и ясно, что совсем не боится. Да и мы их вскоре бояться перестали – страх, как и многие другие чувства, очень быстро притупился.
В доме стояла буржуйка, которую мы топили мебелью. Иногда ночью с Пулковских высот доносились крики «Ура!» - там шли бои. Тогда же мы по звуку научились отличать «опасные» бомбы от «неопасных».
У нас дома жила большая овчарка. Помню её кровавые соски – нечем было кормить новорожденных щенят. Потом щенки умерли от голода, а саму собаку у меня забрали соседи – чтобы съесть. Помню, как они уводят нашу овчарку, а она ковыляет за ними и все время оглядывается…
Однажды меня на улице один дяденька окликнул – он полулежал в снегу и попросил у меня кофе. Я сбегала домой, мама разрешила мне взять для него немного цикория. И я бегу обратно – такая радостная – к этому дедушке. А он уже мертвый лежит, облокотившись на сугроб….
Утром просыпаешься, идешь карточки отоваривать. Потом весь день думаешь о том, как достать еду. Много лежали – чтобы сил набраться. «Мамочка, нам бы еще буханочку хлеба скушать – тогда и умереть»… «Мам, помнишь, какие ты блинчики пекла»… Все разговоры о еде.
Во всех фильмах описывали, как тела умерших на саночках возили. Но ни в одном фильме не показывали трупы, у которых были вырезаны мягкие части. Я эти приметы людоедства видела неоднократно. Особенно в 42-м году – это был самый страшный голодный и холодный год.
Потом папа – член партии – прислал письмо своим товарищам по парторганизации Канонерского завода. Секретарь парторганизации – Рахельсон –оказался очень порядочным человеком: он помог мне устроиться в механический цех. Я подметала стружки – и это дало нашей семье главное – рабочую карточку. Это уже 400 грамм хлеба – плюс мамины 250. В то время это казалось настоящим богатством.
А сам хлеб был с бумагой, черный такой… Я помню, как однажды узнала, что на разбомбленном элеваторе можно какие-то продукты достать. Туда надо было три километра идти – и в дороге меня бомбежка застала. Страха уже не было уже – я доползла и нашла на элеваторе козью шкурку и немного горелой чечевицы. Это тоже нам помогло продержаться какое-то время.
А в марте 1943 года, когда мама и вовсе не поднималась с кровати, Рахельсон снова пришел к нам. Он нам предложил эвакуироваться с одним из заводов, выдал нам необходимые бумаги. Мама собрала какие-то хорошие вещи, остававшиеся дома – ведь отец до войны плавал и хорошо зарабатывал. И я маму с этим узелком на санках до Финляндского вокзала везла. Три часа лежали на Калинкином мосту – пережидали обстрел. Сейчас сама не понимаю, как сил хватило довезти маму и вещи – ведь от нашего дома до Финляндского вокзала дорога тянется почти через весь город.
На переправе через Ладожское озеро, прямо перед нами машина, переполненная людьми, в абсолютной тишине в считанные секунды ушла под воду. Никто крикнуть даже не успел. А как пересекли «дорогу жизни» – мне кто-то шоколадку дал. Мама у меня ее отняла – она знала, что нельзя истощенному организму давать такую еду. Очень много эвакуированных блокадников умерло в ту пору – когда их начинали сердобольные люди жирными супами кормить.
Потом – товарные вагоны, дорога на Кубань. В вагоне – тридцать человек. На Кубани на станции Ея нас расселили по семьям. Хозяйка дома, узнав, что у мамы в свертке были ценные вещи, договорилась с соседкой, чтобы задушить маму во сне. Мы случайно подслушали эти разговоры, и я бросилась к военным уговаривать взять нас с собой. Мне повезло – удалось в тот же день уговорить отступавшие войска забрать нас с собой.
Потом была Махачкала, затем – Татарстан, станция Нурлад. А там нас уже нашел отец. Я его сразу и не узнала… Он забрал нас сперва в Москву, а затем – в Ленинград. Затем папа снова ушел на фронт, а мы стали быт налаживать. Шел 1944-й год.
Из моих родных блокаду не пережила бабушка – мама отца. На войне погибли и оба папиных брата. Один брат – Павел – спас судно ценой своей жизни. Он работал электриком на заводе. Когда в одном из доков загорелось горючее он своим телом закрыл отверстие. Взрыв удалось предотвратить, но сам дядя Павел спустя девять дней умер от ожогов. А второй брат отца – сгорел в танке под Львовом. Вот потому и не могу до сих пор без слез смотреть никакую документальную хронику о тех событиях… Что тут говорить…
Вам понравилась статья? Просто перейди по рекламе после статьи. Там ты найдешь то, что ты искал, а нам бонус...
|
|
Почитать ещё: